Писатель, а также бывший сотрудник программы «Прожекторперисхилтон» Саша Филипенко рассказывает о грустных клоунах...

Уж столько лет прошло, а меня все просят рассказать о том прекрасном времени, когда я работал сценаристом в отделе спецпроектов Первого канала, то бишь в программе «Прожекторперисхилтон». Лично мне кажется, что это была самая обыкновенная работа, но мои собеседники не верят — требуют подноготную. Чтобы отделаться от всех этих расспросов (и ответить на вопросы, которые мучили лично меня), я написал роман «Замыслы», но мой план не сработал. Вопросов стало еще больше. Прочитав книгу, друзья и незнакомцы вновь и вновь мучают меня одной и той же просьбой: «Расскажи, расскажи, расскажи!» А что тут, собственно, рассказывать? Было весело. Вернее, так: было весело несколько первых недель...

Попав в отдел, ты думаешь, что стал героем американского сериала. Работа мечты! Утром ты приходишь в офис (как правило, с похмелья), завариваешь кофе, открываешь газету и начинаешь шутить. Приведу пример из книги:

— В правительстве поставили вопрос об эффективности Гидрометцентра...

— Как? Неужели кто-то заметил, что они постоянно ошибаются?

— В какую сторону будем крутить?

— Может, попробуем дать им советы?

— Да, давайте... Что мы можем посоветовать синоптикам?

— Пусть «Евроньюс» включают и смотрят, что им еще нужно?

— Пускай оттащат свой главный градусник от батареи — там же горячо!

— Да! Точно! И пускай они его хотя бы на улицу вынесут!

— Нужно, чтобы они нашли подмышку Земли...

— Да, и вставили его туда.

— Или лучше пусть в задницу Земли. В Америке же так делают?

— Хорошая идея! Тем более что все мы знаем, где она!

— Ребята, Челябинск попрошу не трогать!

— Да что тут думать? Если белочка свое дерьмо обратно в гнездо загребает — значит, зима будет холодной.

Вот, собственно, и вся работа. За это вам еще и платят. Причем очень хорошо платят! О чем же тут еще мечтать? Ну, например, о том, чтобы поскорее эту работу потерять. Во всяком случае, уже через несколько недель я был твердо убежден, что тонуть веселее, чем каждый день приходить в такой офис.

Объясню. Первые дни ты постоянно плачешь. От смеха. Коллеги буквально обрушивают на тебя шквал искрометных реприз. Затем слезы подсыхают, и ты начинаешь замечать, что что-то здесь не так.

Шутниками на отечественном телевидении, как правило, становятся бывшие (действующие) кавээнщики — то есть уже сами по себе люди немного странные. Профессиональных комиков в России не обучают (разве что в Государственной думе) — в общем, комедийных сценаристов, как правило, взращивает Клуб веселых и находчивых. Почти всех. Я в КВН никогда не играл и, признаться, не очень-то его любил. За что и получил — сразу. Попав в отдел — тогда еще совсем юным, — я тотчас осознал, что моя форма и близко не приближается к той, в которой находятся матерые сценаристы. Юмор подобен спорту. Сценарист, который идет в сезон (то есть не только работает над программой, но и пишет репризы командам), больше напоминает мануфактуру по производству шуток, чем среднестатистического человека. Как и профессиональный спортсмен, профессиональный сценарист просто обязан быть в хорошей форме. С подобным оппонентом довольно сложно разговаривать. Его мозг заточен исключительно на производство каламбуров и бугагаш. Вы задаете безо­бидный вопрос — и тотчас получаете вагон шуток, но только не ответ. Попав в отдел, вы оказываетесь среди людей, которые воспринимают любую прозвучавшую фразу как повод сочинить шутку. И это ад.

Я и близко не был таким. Парень с хорошим чувством юмора, но не более того. Сопляк-сценарист без опыта. Мне нужно было время. Я буксовал. Ваш покорный слуга даже не представлял, насколько его реакция далека от идеальной. Уровень коллег меня завораживал. Первые недели я вообще не понимал, как можно достичь подобной высоты. Впроброс, сквозь зубы, ребята выдавали шутки, способные повалить зал. Позже я многому научусь, начну замечать повторы, пойму механизмы, которыми можно овладеть лишь со временем, но все это, как я уже сказал, случится много позже, а тогда, в первые недели работы в отделе, я был счастлив, ошарашен и, конечно, немного напуган.

Со временем это прошло. На смену восхищению пришло разочарование. Полное. Что-то вроде того, что случается после революций. Веселый мир искрометного юмора превратился в ­самый обычный офис на Большой ­Никитской.

Печаль! Производство шуток ничем не отличается от производства шампуней или мышеловок. Ни да ни взять. Все именно так. Как и на любой другой работе, вас ожидают интриги, сплетни и прочая ерунда — с одним лишь исключением: никакие шуточки в разрешении рабочих конфликтов вам тут не помогут, а даже наоборот. Ваш юмор может быть использован против вас. Очень скоро ваш язык, любая брошенная вами реплика становится вашим врагом. Почему? Здесь нужно понять одну простую вещь: ребята в отделе не хотят производить шутки — ребята в отделе хотят утвердиться во мнении, что каждый из них производит шутки лучше других.

Своеобразные Дельфийские игры очень остроумных и фатально закомплексованных людей. Вот куда я попал.

В один день, прекрасный солнечный день, я заметил, что меня окружают грустные клоуны. Ребята, которые целыми днями шутят, как правило, глубоко несчастны. Юмор становится их спасательным кругом, защитой от внешнего мира. Узнавая биографии своих коллег, я понимал, что многие из них (некоторыми я не интересовался вовсе) шутили вопреки — вопреки собственным судьбам. Клоуны, которые веселили миллионы россиян, были клоунами грустными и зачастую глубоко несчастными, как и ваш покорный слуга. Вот мое главное впечатление от проведенного в отделе времени. Вот о чем мне хочется вам рассказать. Не было у нас ничего веселого. Во всяком случае, не веселее, чем в любом другом офисе. Шутки по работе не в счет. Патологоанатомы, уверен, шутят не меньше. Весело было, когда я в одиннадцатом классе подрабатывал в магазине сантехники и каждый день рассказывал согражданам, для чего нужно биде. Весело было, когда прямо в салоне сантехники люди примерялись к унитазам, которые собирались купить, — вот тогда было весело, а в отделе было обычно. Люди, от которых требуют шутить с утра до вечера, в перерывах предпочитают молчать. Более того, однажды вы перестаете получать удовольствие от шутки. Половину вы уже слышали, про вторую понимаете, как она сделана. Нет, вы, конечно, смеетесь, но счастье вам доставляет не обычное поглощение смысла, а понимание его рецептуры. Вы превращаетесь в парфюмера, которого интересует состав, и это печально. Со временем вы становитесь человеком, которого сводит с ума желание написать «самую смешную шутку», но мы ведь знаем, что «Монти Пайтон» это уже ­сделал до нас.

Я никогда не мечтал быть сценаристом, но я счастлив, что все это приключилось со мной. Мне повезло — судьба окунула меня в это болото замыслов, но позволила вовремя вынырнуть. Я пообсох, успокоился и занялся любимым делом, но знаете... черт, знаете, что я сейчас понял? Я понял, что, несмотря на все интриги, несмотря на все то дерьмо, что сопровождает работу сценариста на телике, если бы сейчас мне вновь предложили писать для программы «Прожекторперисхилтон» — я бы отрекся от этого текста, сказал бы, что ничего такого не помню и, ни секунды не думая, пошел бы читать газеты, потому что... потому что, черт побери, это было прекрасное, мать его, время!